Я иногда думаю, как так случилось, что из 6 миллиардов человек я попал в группу увлеченных, незаметной по процентному отношению к глобальной цифре, людей: славной и значимой когорте воздухоплавателей!
Моя жизнь шла так, как и у всех — а может, в то же время и не так. Мама мне говорила, что когда я был еще мальчиком, то приклеивал к карандашам крылья и пускал из окна четвертого этажа. Меня тогда называли «Летающий Карандаш». Отец говорил: «Будет пилотом или писателем».
История моего воздухоплавания началась с семейного несчастья. Отец работал на заводе «Запорожсталь», был бригадиром сварщиков, которые варили домны. Повздорил с парторгом — и был сослан на огромную стройку в Чимкент, в Казахстан. Дети ссыльных ходили в избу–читальню, и как–то раз работающая там женщина прочитала нам повесть «Восемь дней на воздушном шаре». И нам захотелось сделать воздушный шар. Поскольку отец был специалистом высокого класса, он пользовался всякими привилегиями: у нас в хозяйстве имелось оцинкованное ведро и даже простыни, в то время они были не у всех. Я стащил наши 4 простыни. Из них мы пошили воздушный шар, но когда начали наполнять его горячим воздухом, он сгорел. Пороли меня, семилетнего, исключительно. Это была прелюдия к воздухоплаванию, можно сказать, что моя эпопея аэронавта началась с хорошей порки.
Из воспоминаний детства сохранилось еще одно. Однажды к нам прилетел У–2 НКВД. Мы прибежали смотреть на самолет — это же было событие! А пилот и говорит: «Помоете самолет — покатаю». Я взял свое ведро, стал мыть колеса, а тут подходит другой НКВДэшник, увидал, что я делаю, спрашивает: «Пацан, ты это зачем моешь?» Я отвечаю: «Обещали покатать». И он говорит пилоту: «Ты, козел, обещал пацана покатать? Ты же знаешь, что нельзя! Зачем обещаешь ребенку? Давай катай его, а потом — на губу!» Так я поднялся в небо. Это было событие «мирового значения» — прямо «полет Гагарина» в то время.
Потом мы вернулись домой. Шли годы... Авиамоделизм, парашютный спорт, самолеты–самоделки. Летал сам на самодельных самолетах, стал парашютистом–инструктором. Потом сделал дельтаплан, и даже на змее поднимался в небо. Освоил мотодельтаплан, потом пересел на параплан, но детская мечта о воздушном шаре осталась. Среди моих друзей был один крупный бизнесмен, Геннадий Яковлевич Ховуля, который считал, что раз есть мечта — ее надо осуществлять, и оплатил все расходы. Михаил Найдорф в ДКБА сшил в 1992 г. мне аэростат, на нем я научился летать, и этот аэростат прожил довольно долгую жизнь.
—А кто Вас учил?
—Курс и стажировку я прошел в ДКБА. Учил меня тот же Михаил Найдорф в Москве и Донецке в 1992 г. Хотя за 12 часов чему можно научиться? Самостоятельно я налетал на своем аэростате более 300 часов. Когда меня снимали с соревнований «Воздушное братство-2000», г.Феодосия, немецкий дебрифер сказал, глядя на аэростат: «Я преклоняюсь перед Вашим мужеством: Вы летаете на том, что не должно летать.»
Распался Союз, люди ждали чего–то нового, строили планы на лучшую жизнь, хотели чего–то интересного, и в том числе и я. Как–то я принес домой курицу. Семилетний сын поднял ее за крыло и спросил: «Папа, а сколько надо птице перьев в крыле, чтобы она могла полететь?» А я вдруг подумал: сколько же мне понадобилось перьев–людей, которые меня поставили на крыло?
Никто не оспаривает, что я первый пилот Украины, у меня есть все документы. У меня первый украинский аэростат, первая украинская лицензия. Я очень рад, что у меня пять «миллионников»: я пролетел над Санкт–Петербургом, Москвой, Донецком, Днепропетровском, Киевом. Я первый из украинских пилотов, который пролетел в августе 1992 г. над Киевом в День независимости Украины. Мне повезло, что я пролетел над московским Кремлем.
Сейчас наш Центр многоцелевой. Мы занимаемся ракетомодельным спортом, змеенавтикой, парапланерным спортом и воздухоплаванием. С аэростатом сейчас неувязки, а мой аэростат уже старенький, я не могу на нем учить детей, потому что своей жизнью я могу распоряжаться, а вот чужой — нет.
Я летал в Америке, был участником первых Всемирных авиационных игр, «Белых ночей» в Питере. Много летал. Но вот спроси у кого–нибудь, приходилось ли ему сбивать 180–метровую трубу? А я сшибанул. Кто–нибудь посадил корзину на троллейбусные провода? Я сел. А кто–нибудь сносил крышу дома? Я снес, когда учился. Вот такая биография.
—Как же это было?
—Мы летели в июне–июле (точно не помню) 1992 года. Стартовали из центра Донецка. Полет был очень красивый. Первый раз летели в сторону Аларино, на юго–запад, где располагаются шахтерские поселки. Я посадил в корзину солидных людей, а опыта было маловато — часов 20–25 налету. И вот я делаю ошибку: попросил своего штурмана Олега немножко дернуть клапан. Он дернул, а аэростат не реагирует — большая инерция. Он дернул во второй раз... Как же мы тогда посыпались! Хорошо, у меня очень мощные горелки — я удержал аэростат в воздухе. Пролетали мы в этот момент над последней хатой... А там шахтеры сидели и выпивали. И в момент, когда люди мирно наливали себе по чарочке, какой–то козел (как потом говорили) как врезался в хату! Корзину подбросило, поволокло дальше. Народ вылетел из хаты, побежал за мной, перепрыгивая через забор. Я сел. Оборачиваюсь — на хате полкрыши нет, трубы нет! Хлопцы налетели: «Вы откуда? Иностранцы, что ли?» (А у меня была та–акая майка!) «Не, наш я, донецкий». «Ах, донецкий? Я тебе морду набью — вон дом как разворотил! «А я ему в ответ: »Ты, отец, гордись! В Донецке столько домов — тысячи, а воздухоплаватель именно твою крышу снес!» В общем, сошлись на том, что мы ему привезли 50 штук кирпича, дали денег на восемь листов шифера, на две доски и за работу дали три бутылки водки, после чего мирно разошлись. Это был вообще второй полет в Донецке. Все редакции города потом завалили письмами насчет НЛО. Аэростат ведь никто и в глаза не видел тогда.
Сейчас у меня летает сын. Он был 12–м в Чемпионате Украины по парапланерному спорту. Может поднять, поставить аэростат, я его подучиваю. Мальчику 15 лет. Он довольно серьезно работает.
Мы начинали, когда было легко. Страна богатая, много материалов, много людей, которые могли помочь. Сейчас все сложней. Материалов нет. Достать все проблематично. Людей, готовых помочь, становится все меньше и меньше.
—Но у вас же много учеников!
—Да, мой Центр не страдает. Я не могу собрать большие деньги, но на воспитательные программы у меня средства есть. Мои ученики не ставят себе цель помочь мне что–то приобрести, а обеспечивают ребятам нормальный отдых: поездки в Крым, на Кавказ, чтобы они могли полетать, оздоровиться, покушать. На это деньги всегда есть. И чем больше я трачу, тем больше мне возвращается. А вот найти тысячи долларов на хороший комплект — это проблема личная. Конечно, аэростат — серьезная машина, способная на богатый полет. Но если мне захочется полетать, я могу взять параплан. Погода не позволяет — я с удовольствием побегаю со змеями, или позапускаю ракеты с пацанами. Ниша моих интересов всегда заполнена. Не идет одна программа, перехожу на другую. Но воздухоплавание — это богатство.
Вы посмотрите, как идут люди по улице: у всех головы опущены, смотрят в землю. А когда летит аэростат, они поднимают голову к небу, к светлому, и получают космическую энергию. Поэтому аэростат — это не только летательный аппарат, это притягательная машина, которая очень нужна человеку, чтобы он хоть когда–нибудь посмотрел вверх, на светлое и вечное. Может быть, кому–то аэростат помог найти и себя.
Когда мы начинали, я помню, люди вокруг были бескорыстные. Тогда не было школ, в которых дерут немыслимые деньги. Я считаю, чтобы воздухоплавание развивалось — надо ориентироваться не только на богатых людей. Ведь в обществе одни могут одно, другие — другое. А в целом социальные слои компенсируют друг друга. Музыканты, художники, воздухоплаватели, банкиры, инженеры — все это одно общество. И друг без друга они существовать не могут. Сейчас мы вступаем в третье тысячелетие. И мне хотелось бы попросить всех наших воздухоплавателей оглядеться. Очень мало вокруг молодых ребят. Приятно, что старые летают, но надо поднять вопрос, чтобы каждый хороший пилот воспитал еще одного молодого — не в школе, за которую надо платить деньги, а самостоятельно. Передал бы свои навыки, мастерство. А затем уже в школе новоиспеченные пилоты получили бы летную лицензию — это было бы гораздо дешевле. Чем больше пилотов, тем выбор больше. А у нас едут на соревнования только те пилоты, у которых есть деньги. Но есть и не менее талантливые, которые поехать не могут. Это проблема, которую предстоит решать в третьем тысячелетии.
Мы не знаем объективных законов. Если ты захотел иметь аэростат — ты будешь его иметь, если ты хотел летать — ты будешь летать. Мысли материализуются, я знаю по себе. О чем сильно мечтаешь — всегда сбудется. Надо помнить только одно: у нас должна быть этика воздухоплавания. Какие вещи происходят между воздухоплавателями — говорить противно. Наверное, Кодекс чести должен быть на всех один. В первую очередь надо оставаться человеком. Это главное, а все остальное — прилагается.
В Киеве мы летали на годовщину независимости (23 августа 1992 г.). Тут была гордыня. Я потом много анализировал. Считаю, что сделал все правильно. Хотя... Получилось так. Я верил в свой аэростат. У меня на аэростате стояло три газовых баллона, и я взял на борт четырех человек. Мы стартовали за Киевом и должны были лететь через Днепр на Дарницу. Полет по всем метеоданным должен был занять 25–30 минут. Т.е. я недопаливал один баллон газа. Поднялись в воздух — а нас несет вдоль Днепра. То ли метео ошиблось в прогнозировании, то ли ветер так поменялся вдруг — не ясно. Никто не пытался искать крайнего, т.е. виноватого. И все начали садиться, потому, что над городом было лететь рискованно. Рядом летит Саша Мильяненко — у него мощный классный аэростат был — четыре газовых баллона и три человека. Я ему кричу: «Садись!» А он: «Садись и ты!» Идем с ним бок о бок. Я ему не уступаю, он — мне. Два барана на одной доске. Но он–то был в лучшем положении. Ну, вот летим, летим. Он сел возле памятника Победы, на хорошем месте — его удачно «подкрутило». А меня понесло в сторону древней части Киева. Пролетаем подольский рынок. Мне штурман говорит: «Давай садиться на крышу этого рынка». Крыша — шикарная такая площадка. Я подумал, вроде можно. Но подлетел и думаю: сейчас сяду на эту крышу, приедут пожарники меня снимать, в газетах пройдутся — нет, не буду. И полетел дальше. Нахожу место, прямо за Подолом — монастырь, хорошая площадка, но там монахини ходили, что–то делали. А далее еще лучше место, но, наверное, там раньше был клуб или танцплощадка, по диагоналям которой натянуты два троса — на них, видно, висел фонарь. Я увидал тросы довольно поздно, но успел затормозить снижение и начал карабкаться по Андреевскому спуску наверх. На аэростате у меня была реклама спонсора — банка Украины. И вот спонсоры видят такую картину: над Андреевским собором появляется аэростат с их рекламой, готовый снести купол собора. Они схватились за голову — во что обойдется ремонт! Но я все–таки поднялся выше собора, красиво над ним прошел метров 200 и вдруг — попал в полный штиль. Газ кончается. Я увидал маленькую прогалинку — площадку между домов. Сквознячками между домами докарабкался до этого пятачка и приземлился... на развалины федоровского монастыря XI века, на фундамент. Все приехали, поздравляли. Люди сильно волновались за меня. А я им спел: «Где бронепоезд не пройдет, не пролетит стальная птица, там Хрен на пузе проползет, и ничего с ним не случится». Смеялись...
Очень интересный полет был в Днепропетровске — я чуть там не утонул. Был штиль, я поднялся в воздух на фале. Началась тяга, я прошу, чтобы меня отцепили, и потянуло меня в Днепр. А с Днепра — на набережную. Там толпа. Дикость. Ничего не оставалось делать, как сесть на ступени возле набережной, которые уходят в воду на глубину 50 сантиметров. Я подлетаю к воде, подхожу к берегу и начинаю тонуть. Все воспринимают как должное: думают, что трюк–эффект. Опустился на полкорзины и кричу: «Уберите народ!» Милиция разогнала зрителей, я положил оболочку. Немного искупался, зато эффект был сумасшедший — капитан тонущего аэростата. Публика была в восторге.
Много летал в Донецке. Донецк очень тяжелый город для полетов — заводы, дым, везде провода. Когда пролетали над коксохимическими заводами, увидали штук 20 труб, и из каждой валит какой–то газ, затем в воздухе все перемешивается и образуется суперагрессивная среда. Садиться надо, а ты идешь через шлейф, толщина которого метров 400. Приземлились. Провожу рукой по волосам, а они как стеклянные. Смотрю на других — у них то же самое. Стали смывать эту заразу — волосы какие–то пегие стали. Один товарищ кричит: «Вот мне повезло, что я лысый!»
—А с оболочкой что же стало?
—Оболочка вместо желтой стала бирюзовой. Голубая ткань выдержала, а желтая перекрасилась.
Кошмарный ночной полет был 9 мая на 50 лет Победы. Мы поднимались на фалах во время ночного свечения. Было полдвенадцатого ночи. Пьяная публика сговорилась, и нам обрезали все три фала. И мы с моим воспитанником Олегом очутились в свободном полете. Пролетели над городом, а далее ориентироваться было не по чему, подсвечивали путь бесшумной горелкой. Где более темно, думаешь, что ровно. Пошел на посадку. Подсветил поближе, а это кладбище — кресты, памятники. Кое–как затормозили, за ограду выскочили и там приземлились. Мне понравились работники железнодорожной милиции, которые следили за нами и уже были на месте нашей посадки. «Как же вы нас нашли?» — спрашиваю у капитана. «Поезда ходят по рельсам, а аэростаты ходят по ветру», — отвечает. Молодец милиционер, аналитик. Я очень удивился.
Помню еще один интересный полет. Хочу обратить внимание на опасность полетов над элеваторами. За ночь элеватор остывает, и потом к нему начинает гнать нисходящий поток. Я шел, ветер был слабенький–слабенький, но лететь можно. Подлетаю к элеватору и попадаю в ловушку. Поверху не могу уйти — штиль стоит. Начинаю обходить этот нисходящий. Вверх подымался до 3000 метров — никакого эффекта: не могу уйти. Только начинаю опускаться, попадаю в нисходящий поток, и меня тянет к элеватору как магнитом. А там — крыши, моторы, провода, громоотводы и т.д. Начал молиться Николаю–Чудотворцу. Он меня услыхал. Дунул, и меня вынесло из этого потока. Иду на посадку, а там цыганский поселок. Чешут за мной и так, и на лошадях. Приземлился, положил оболочку и как закричу: «Ложись! Тикай! Взорвется сейчас!» Они врассыпную. Только успели затолкать оболочку в сумку, они подбегают: «Ну, что? Не взорвалось?» — «Да, вот, успели перекрыть».
Вот, что интересно. Начало не кончается. Каждый раз начинаем что–то новое. Новый полет — это опять начало. Что такое воздухоплаватель? У многих пилотов большую роль играет жена, супруга. У меня жена — мудрая женщина. Это она «запускает» меня в полет. Говорят, стадо слонов ведет не слон, а слониха. Жена не хотела, чтобы я летал. Я бросил, начал выпивать: делать–то нечего. Она сказала: «Слушай, Коля, давай все–таки опять летать! Мне лучше быть вдовой аэронавта, чем алконавта».
Воздухоплаватели собираются в стаю — они создали свой мир, и в нем живут. Но ведь стайность — явление природное, и я очень рад, что я в этой стае. Когда идешь по земле — тяжко, поднимаешься в небо, смотришь в голубые дали — легко на душе. Как прекрасен мир, когда на него смотришь с высоты. Но самое главное богатство — это когда за тобой идут ученики. У меня самоцель — учить детей. Было бы здорово сделать остров, без заборов, окруженный цветущими кустами. Поставить там дом и создать детям уютную атмосферу, дать им тепло, любимое занятие, и тогда они никуда не убегут.
Так и в воздухоплавании: ребенок должен что–то построить собственными руками, испытать определенные чувства и утвердиться в жизни, познать, что он может — вот цель воздухоплавания. Это своеобразный инструмент воспитания.
В классе седьмом я хотел сделать летающую платформу. На ней поставить домик, взять с собой компанию и лететь по воздушным потокам вокруг Земли. Если один человек подумал, другой может воплотить. Обмен информацией идет через какие–то поля, через ионосферу. Почему Иисус Христос ходил молиться на гору? И другие святые? Почему они подымались вверх? Чтобы уйти от фона Земли и иметь неискаженную связь с космосом. Мы, воздухоплаватели, попадаем в чистые космические потоки. Наверное, скоро среди нас и пророки появятся. Официально зарегистрированный воздухоплаватель N№ 1 — Иисус Христос. А мы — его последователи. Мы не можем божественной силой убрать гравитацию, но придумали аппарат, с помощью которого можно подняться в воздух.
И земной шар — это тоже аэростат, плывет в звездном эфире. С одной стороны, мы все являемся членами экипажа аэростата по имени Земля, а с другой стороны, каждый из нас летает на своем маленьком аэростате. Жены верят в наши силы, дети гордятся нами, и сами мы, наверное, себе нравимся — занимаемся «экстремалкой». Будем считать, что мы счастливые люди.
—Николай Николаевич, расскажите немного о вашем увлечении воздушными змеями.
—Одним из моих увлечений было занятие змеенавтикой. Беря несколько пленочек, газету, нитку и клей, я создавал различные конфигурации змеев и с радостью бегал по улицам, поднимал их в небо. Затем уже весь наш пацанячий двор носился со змеями, и родители, покупая сувениры, устраивали смотры–конкурсы среди дворовых «змеенавтов». Много позже я узнал, какая роль в истории воздухоплавания принадлежит змеенавтике. Создатель первого самолета морской офицер Можайский, отрабатывая теорию полета летательного аппарата тяжелее воздуха с двигательной установкой, на мощном змее, запряженном тройкой лошадей, поднимался в воздух, отрабатывая элементы пилотирования воздушного судна.
Я, став взрослым, тоже это попробовал (был 1977 год). Работая преподавателем в техническом училище, я изготовил змей более 10 м2 площадью, и мои ученики «затянули» меня в небо. Первый подъем был неудачным, но при последующем полете получилось все хорошо.
Мы все радовались успехам, только наш директор В.И.Птичкин все сокрушался: «Если ты разобьешься, где я в разгар учебного года возьму преподавателя твоего уровня?» Но все обошлось. И мы занялись постройкой управляемых змеев, а шеф выделил дополнительные ассигнования под мое обещание — не летать самому и ребят на этих «дровах» в небо не поднимать.
Но вернемся в мое детство. Рос я очень сильным и развитым ребенком. Но вот моя фамилия давала много интерпретаций, что доводило меня до «протеста». Вечно я был в синяках, а мои оппоненты и их родители ходили в школу, требуя, чтобы меня отправили в колонию для малолетних преступников.
Вспоминаю один случай. Я всегда был честным и справедливым человеком. В классе со мной учился мальчик Леня. У него был сколиоз, и Леня носил кожаный «панцирь» для лечения. Так его наши малолетние негодяи клали на спину и смотрели, как он, подобно черепахе, махал руками и ногами, а подняться не мог! Я отколотил их, за что был исключен из школы на неделю. Вот вместо занятий я тогда ходил к нашему дворовому плотнику, и мы с ним сделали огромного многокрылого змея.
Этот простой рабочий человек был замечательным педагогом — не по профессии, а по призванию. Он мне уделял много внимания, подкармливал. И все говорил: «Ты не думай, что ты сделал плохо, ты знай, что люди в своих действиях могут ошибаться, но тот, кто над миром, знает, что ты поступил так как надо, помочь слабому, ущербному — это хорошее дело».
Помню, уже занимаясь в авиамодельном кружке, я с утра до вечера пропадал в аэроклубе — мы готовились к соревнованиям. А в это время мои товарищи попали под влияние вернувшегося из тюрьмы парня. Подростки выпили, было мало, решили добавить. Где взять деньги? Ограбили ларек, затем милиция и т.д. Меня, как местного заводилу, потянули первого. Досталось мне на орехи от горе–следователей без вины. Все прояснилось, и моя непричастность была доказана, хотя еще долго побаливала задница и горели щеки.
Глядя на прошлое и став учителем, я всегда говорю: «ВРАГ номер один у подростка — БЕЗДЕЛЬЕ. Если ребенок увлечен, занят интересным делом, он не будет заниматься всякими неподобающими делами. Но ребенка надо увлечь, занять. Есть семьи, которые сложились к радости общества хорошо. Я никогда не говорил, что богатство делает семью счастливой. Счастливой делает семью любовь родителей друг к другу и своим детям. И если дети растут в такой семье, то за их судьбу можно быть спокойным. Но, к сожалению, этот пример не типичен. Чаще одни родители заняты поисками больших денег, другие ищут хлеб насущный, а третьи плюнули на все и находят радости на дне стакана. Масса детворы, оставшейся без присмотра и без дела, занялась «тусовкой» (как они себя называют — тусовщики). Подъезды, чердаки, подвалы оккупировали группы подростков. Сигареты, алкоголь, половая жизнь, наркотики, воровство и т.д. свойственна таким группам. «Малые дети, малые заботы. Большие дети — большие заботы», — говорят в народе. И из подростков вырастают проститутки, воры, наркоманы и алкоголики. Поэтому я говорю: «Проблему детской внеурочной занятости надо решать, а не ждать, когда придет указка сверху».
Мне иногда говорят, что есть родители, есть школа, есть, есть, есть.... Но есть и мы. Мы — те же люди, которые всего лишь ближе к космосу. От космического интеллекта нас не экранирует фюзеляж самолета, у нас есть время получить эту лучезарную энергию добра и знаний. Может быть, многое из полученного мы осознать не можем. Но где–то в глубине мироздания под рубрикой «человек» происходят процессы, которые обогащают нас. Один философ сказал: «Богат этот человек или беден, я не знаю, ибо все свое он носит в себе.» Я верю, что поделясь с подростком своим «богатством», ты станешь богаче во сто крат, сделав счастливым того, у которого почти не было даже на это надежды.
Мне хочется порекомендовать змеенавтику, как наиболее доступный вид воспитательного процесса среди школьников. Этот вид спорта очень красив, требует труда, фантазии. В нем заложены развивающие элементы — как в умственном, так и в физическом становлении подростка. Если вы хотите этим заняться, напишите мне. Я с радостью поделюсь богатством, которое накопил за свою большую, красивую и полную интересными событиями жизнь.
Я хочу вам рассказать один случай. Было это много лет назад в одесской области. Я путешествовал около Белгорода–Днестровского. Среди заборов заметил площадку, а на ней — массу цветов. Подошел и увидел памятник с крестом на могиле. Помню надпись: «Купцу I гильдии, построившему богадельню для сирых и убогих, от благодарных жителей города. 1905 год.» Над этими местами промчались лихолетья двух мировых войн, гражданской войны, политики отрицания и атеизма. Но ни у кого не поднялась рука разрушить памятник тому, кто сделал добро людям!
Беседу вела И.Блескова